1
То, что стихи (точнее, рифмованная и ритмизованная речь) нужны маленькому ребенку, укладывается в традиционное представление о детских потребностях и о том, что полезно для детского развития. Вырастает такое представление из нашего опыта общения с ребенком, еще не умеющим говорить. Мы практически с первых дней существования малыша обращаемся к нему с речью, ответом на которую является улыбка (и то не сразу) и дрыгающиеся ножки. Это, конечно, вид родительского счастья, такой ответ. Но вообще то речевое обращение подразумевает и речевой ответ. Когда такого ответа нет, взрослый вынужден заполнять «пустоты» – то есть говорить и за себя, и «за того парня». И здесь мы невольно прибегаем к повторам, и к ритмизированию, да и к рифмованию. Потому что повторяем сами себя: «Кто это у нас тут такой хороший? И кто у нас тут такой хороший!»; «Кто это так кричит? Кто это у нас так плачет? И что это он кричит? И зачем это он плачет? И что это значит?»

Материнская речь волей-неволей становится ритмичной, органично вписываясь в традицию материнского фольклора. Да и потом, когда ребенок уже начал ходить, когда он уже использует что-то напоминающее слова («ав-ав», «мяу», «би-би» и т.п.), мы продолжаем вести с ним диалог, постоянно что-то за него договаривая. Такая речь взрослого малышу совершенно необходима. Это питательная почва, на основе которой возникает собственная речь ребенка.

Поэтому когда родитель обнаруживает в магазине книжку с потешками и приговорками, он ее тут же покупает. Потешки и приговорки, насыщенные совершенно бессмысленными звукосочетаниями вроде «та-ра-ра» и «лю-лю-лю», соотносятся с представлениями родителей о том, как надо разговаривать с малышами. Конечно, эти потешки, по большей части, опираются на какие-то давно ушедшие крестьянские реалии и поверья. Но главное в них – напевность, ритмичность и простые рифмы, то есть то, что способно на короткое время затормозить двигательную активность ребенка и сосредоточить его внимание на книжной картинке.

Правда, не все сегодняшние малыши готовы такие рифмованные тексты слушать. Очень часто ребенок полутора-двух лет, уже способный «общаться» с книгой, предпочитает, чтобы взрослый говорил с ним «прозой» – показывал картинки и что-то вокруг этих картинок рассказывал. Ведь родитель часто позволяет себе отклоняться от «заданного» книжного текста и импровизировать, подстраиваясь под потребности и интересы своего ребенка. А это очень важно для ребенка, потому что такая импровизированная речь позволяет ему ухватить какие-то смыслы.

Маленький ребенок вброшен в океан речи. Этот океан вокруг него все время шумит и колеблется. А ребенок в нем барахтается. Время от времени он в этой «жидкой» субстанции натыкается на какие-то смысловые сгустки, уплотнения, которые ему по каким-то причинам понятны: они образованы из переживаний, получивших звуковое оформление. Таких «сгустков» поначалу немного. Но каждый раз внутри общения ребенка со взрослым к ним что-то прирастает, увеличивая твердую поверхность уже освоенных значений.

Маленький ребенок дорожит освоенными смыслами. Понимание для него важно. Ведь речь – это и есть инструмент понимания. А малыш как раз между полутора и тремя годами осваивает этот инструмент. И за право понимать он может даже по-своему бороться. В одной знакомой семье двухлетнему малышу много читали. Он это занятие очень любил. Приносил взрослому книгу, усаживался с удобством – чтобы смотреть и слушать. А тут мама вдруг решила почитать ему по-английски. Ответом ей было бурное возмущение: «Не надо! Не надо так!» – и хлоп по книжке: закрой сейчас же! Ребенок решил, что мама делает что-то неправильное, плохое – раз он ничего не понимает! А он хочет понимать.

(Я не беру сейчас ситуацию, в которой растут дети-билингвы. Я привела этот случай как пример внезапного крушения ожиданий, когда вместо речи, в которой ребенок может опереться на уже освоенные и узнаваемые смыслы, на него обрушивают «тарабарщину».)

2
Понимать для ребенка вообще очень важно.

Это не значит, что мы должны читать ребенку тексты, в которых ему понятно каждое слово. Такое, во-первых, невозможно, а во-вторых, лишено развивающего потенциала. Можно и нужно читать ребенку тексты, в которых ему не все понятно. Не все слова. И даже не все тонкости переживаний. Но в текстах непременно должно быть нечто, что ребенка привлекает и на что он способен эмоционально отозваться. Собственно, потенциальная способность текста вызывать у ребенка эмоциональную реакцию и есть необходимое условие для восприятия. Потому что эмоция – основа общения, основа коммуникации. Сначала – улыбка и дрыганье ножками, потом – возникновение речи. Эмоции обязательно должны быть узнаваемы. Если лишить коммуникацию основы, то она просто разрушится.

Но когда главное чувство, выраженное в стихотворении, – ирония, то это стихотворение сразу оказывается за гранью восприятия ребенка-дошкольника. Ирония – чувство взрослого человека с опытом разочарований, рефлексии и смирения перед этими разочарованиями. Ребенок – трехлетний и тем более пятилетний – уже способен сопереживать. Способен почувствовать, что автору, к примеру, грустно. Но он еще не умеет смеяться над собственными чувствами. Он еще только учится «содержательно» смеяться – сначала над действиями, в том числе собственными. Пукнул – и смеется. Ему уже понятно, что он пукнул не там и не вовремя. (Кстати, художественная литература «нашей эры» во многом прошла тот же путь: начиналась она со смеха Рабле по поводу оглушительного пукания, через несколько столетий достигла уровня утонченной «байронической» усмешки и, наконец, достигла триумфа сокрушения всего и вся у Джойса.) Но от такой веселой «самокритики» до поэтической самоиронии все-таки еще очень далеко.

И тут бессмысленно задавать вопрос: «Надо ли читать ребенку стихи, которые он не понимает?» Взрослый обладает высокой степенью могущества. Он может схватить ребенка, посадить его, привязать (или обездвижить другими, скрытыми от посторонних глаз способами, например, угрозой дать ремня) – и затем декламировать над его головой образцы высокой поэзии. Но ребенок его не услышит. То есть он услышит, но что-то свое, и, видимо, мало связанное с поэзией.

Вопрос «Надо ли читать детям то, что им непонятно?» я бы переформулировала так, чтобы над ним не вился призрак «насильственного просвещения»: «Можем ли мы так устроить, чтобы дети слушали стихи, которые нравятся нам самим?».

В воспоминаниях Лидии Чуковской есть эпизод, когда Чуковский со своими детьми катается на лодке. Посередине реки он вдруг бросает весла, поднимается во весь рост и начинает читать стихи Уитмена ‒ на английском. Дети, конечно, внимают. И это воспоминание врезается им в память на всю жизнь. (Правда, непонятно, что производит на них большее впечатление – сами стихи или эпическая фигура отца, которого внезапно охватил восторг перед природой и поэзией Уитмена.)

Но очень важно помнить: все дети разные. И их реакция на «страстность» взрослого непредсказуема.

3
Есть общие закономерности, связанные с восприятием стихов.

Нужда ребенка в стихах, начиная примерно с трех лет и до конца дошкольного периода, имеет под собой и вполне прагматичное основание. И дело тут вовсе не в том, что «поэзия – это воспитание сострадания, сочувствия и умения эстетически воспринимать жизнь», как пишет замечательный поэт Михаил Яснов. В таком определении поэзии нет ничего специфического, отличающего ее воздействие от прозы, живописи, театра, да и любого другого вида искусства.

Прагматическая специфика поэзии по отношению к детям-дошкольникам состоит в том, что стихи развивают детское ухо, или, говоря наукообразно, фонематический слух. (См. статью «Как стихи помогают учить ребенка читать»). На развитие фонематического слуха работают рифмы, звукопись, ритм, который облегчает восприятие стихотворного текста. Развитый фонематический слух – это основа чтения и грамотного письма. Поэтому когда детям читают стихи и играют с ними в разного рода стихотворные игры, это закладывает хорошую основу для освоения грамоты. И детям, как правило, стихотворные игры нравятся, потому что отражают их собственное стремление экспериментировать со словами, образовывать слова в соответствии с усвоенными закономерностями (про разного рода «копатки» лучше всех рассказал Корней Чуковский в книге «От двух до пяти»). В отечественной психологии по отношению к речи детей дошкольного возраста даже считается некорректным употреблять сочетание «речевая ошибка». К примеру, ребенок говорит: «Эта кофта коляется». Нельзя считать слово «коляется» речевой ошибкой. Это, так сказать, наглядный образец усвоенной логики словообразования: раз существуют слова «одевается», «кусается», «брыкается» – значит, может быть и «коляется» (колется). Осваивая речь, ребенок, оказывается, еще и учится думать.

Необычное сочетание звуков может оказаться для ребенка самоценным и стать главным его впечатлением от какого-нибудь стихотворения. Правда, тут возможны и всякие курьезы. Филолог Александр Чудаков в автобиографической книге «Ложится мгла на старые ступени» вспоминает, что для него совершенно магически звучала фраза «гонорея у горилл», на которую он наткнулся совершенно случайно то ли в оставленной кем-то открытой медицинской энциклопедии, то ли еще где-то. Но он просто не мог от нее отрешиться и то и дело про себя повторял. По словам Чудакова, эта фраза сильно подогрела его интерес к стихам.

Но как угадаешь, что именно окажется для ребенка катализатором тяги к прекрасному?

4
Иными словами: в дошкольном возрасте дети расположены «принимать поэтическое». У них для этого есть все психофизиологические предпосылки. И родители, даже если и не знают этой объективной подоплеки, все-таки интуитивно ее понимают и книги с детскими стихами покупают.

Но есть стихи – и стихи.

Кроме «просто» стихов (даже кроме просто хороших стихов), есть еще стихи сложные. Хотя они тоже адресованы детям.

Что такое «сложные стихи»? Это стихи, которые родителям трудно читать вслух – в первую очередь, из-за непривычного, сложного ритма и непривычных рифм. Потому что это ведь родители читают детям стихи в дошкольном возрасте.

Вот представьте себе: приходит родитель в магазин и видит в разделе «стихи для детей» новую книгу. Ему, конечно же, говорят, что это очень хорошая книга, и вышла она в известном издательстве. Допустим, родитель вполне разделяет представление о том, что поэзия – это воспитание сострадания и умения эстетически воспринимать жизнь. Он с интересом заглядывает в рекомендованную книгу, предвкушая что-то вроде с детства усвоенного

«Уронили мишку на пол.
Оторвали мишке лапу...»

И тут вдруг на него из книги выскакивает:

Е-
дут
     в ав-
     то,
             рассте-
             гнув
                        паль-
                        то, ‒

по Московскому промчали,
очутились на Сенной
и от радости кричали:

«Здравствуй,
город наш родной!»… Поэтический отрывок из книги Эдуарда Шендеровича «Про один, два, 3, 4 и 5» (издательство «Самокат», 2014)

Что делает родитель? В ужасе захлопывает книгу. Он и в страшном сне не мог представить себе поэтическую строчку, состоящую из «е». Или из «в ав-». Как это читать-то?

Ну, может, он вспомнит, что в школе «проходил» Маяковского. А у Маяковского в стихах была «лесенка». Но там все-таки было про Ленина. И все равно не было строчек длиной в «е». И вообще его в школе учили, что при переносе нельзя отрывать «голову от корня»…

Он физически не сможет прочитать это стихотворение вслух. Особенно – после работы. Когда его одолевает единственное желание – расслабиться. «Доброе» стихотворение с простым ритмом он еще одолеет. Но стихотворение с таким энергично-ломанным ритмом, которое требует напряженного «отслеживания» и сложного интонирования – нет, конечно. Это тебе не в ногу шагать…

Когда появилась первая книга стихов Эдуарда Шендеровича «Про битвы и сражения», я совершенно искренне думала, что ее нельзя не заметить. Что это в буквальном смысле новое явление в современной детской поэзии (См. статью «Огонь, вода и медные трубы Эдуарда Шендеровича»). И все сейчас будут говорить: ого! Вот оно! Но меня довольно быстро осадили. Один уважаемый человек сказал: ну, не знаю. Моим детям это не нравится. Совершенно.

Тут дело, конечно, не в детях. Дело, как я уже объяснила, во взрослом. Он не может, попросту не умеет читать эти строки легко и с удовольствием, и поэтому не может поделиться ими с детьми. И нельзя его в этом винить. Один человек может спеть песню, а другой – целую оперную арию. Первых больше. Это не значит, что второй плох. Или что ария хуже песни. Просто ария сложнее. И по отношению к песенному жанру является более элитарным видом искусства.

Вот и поэзия – жанр элитарный. Чтение вообще – занятие непростое (особенно, когда дело касается сложных книг – и по структуре, и с точки зрения языка, и даже с точки зрения объема), но чтение стихов, чтение поэтических книг (вот берешь и читаешь, разное– и классическое, и современное, и экспериментальное) - вершина элитарности. Чтобы читать стихи, нужна особая одаренность, особая музыкальность, особая чувствительность к языку.
Большинство детей рисуют в дошкольном детстве. Для ребенка-дошкольника рисование – один из доступных способов самовыражения. К тому же, это прообраз письма. Через рисунок ребенок осваивает использование письменного знака, что очень пригодится при обучении письму. Очень похоже на то, как стихи работают на развитие фонематического слуха, так ведь?

Но из того, что ты рисуешь в детстве, напрямую не следует, что ты станешь художником или даже просто завсегдатаем музеев изобразительного искусства. Тут нужны какие-то дополнительные факторы. Точно так же из того, что ребенок слушает в детстве стихи, не означает напрямую, что он сохранит эту любовь в более старшем возрасте. Тут, опять-таки, нужны дополнительные условия. И в первую очередь нужны взрослые, которые любят не только детские, но и взрослые стихи. Которые склонны «петь арии».

5
Подытожу. Маленьким детям непременно надо читать стихи – если они не возражают. Если им это интересно. Детям постарше тоже надо читать стихи – если они не возражают и им это нравится. И подросткам хорошо бы читать вслух стихи – если они не возражают. И хорошо, чтобы стихи были разные и разной степени сложности. Но тут без взрослого – никуда. Причем взрослый не просто должен «выполнять моральный долг». Он еще и должен получать от процесса удовольствие и уметь этим удовольствием заражать.

Марина Аромштам