Я играла целый вечер: вот Волк проглатывает Бабушку (бескровно), и так же бескровно Бабушка извлекается обратно. Занятие это оказалось по-настоящему терапевтическим: давно у меня не было такого хорошего настроения. То я представляла себя Бабушкой, которой в какой-то момент не повезло, но вот она снова тут как тут – и ни морщинки, ни помятости лишней у нее не появилось. Каковы мы, бабушки, а?!

Потом я представляла, что вот так могла бы скормить Волку какую-нибудь другую куклу. Куклу, которая кого-нибудь такого изображает, кого мне очень хочется «убрать» из своей жизни. И вроде бы ты его (в виде куклы) убираешь – но при этом гуманно. И знаешь, что, при желании можно этого кого-то потом извлечь из волчьего живота. Но пусть он там посидит некоторое время внутри Волка: надо же от него отдохнуть! Это, мне кажется, лучше, чем избивать чучело начальника, как некоторое время назад предлагали японцы. Потом выяснилось, что у человека, наносящего удары чучелу, резко повышается уровень агрессивности. И вообще он начинает злиться. А в случае с Волком – ничего такого.

Да…

Потом я подумала, что было бы слишком жирно приобрести Волка исключительно для личных психотерапевтических целей. Такой Волк может «поработать» и для других задач. Он же готовый артист! С таким Волком я, возможно, смогу говорить про Красную Шапочку в разных аудиториях. Не только с маленькими детьми.

Вообще-то возрастная адресация сказки «Красная Шапочка» – «плавающая». Сказка существует в разных вариантах, в разных переводах. И это тот редкий случай, когда вариант Шарля Перро оказывается более жестким, чем вариант братьев Гримм. Шарль Перро использовал сюжет как басню – в назидание молоденьким барышням. Волк – искусный соблазнитель. Девушка вступает с ним в неправильные отношения, нарушая «законы приличия»: не годится девице разговаривать с незнакомцем, да еще в лесу, то есть там, где их никто не видит. Да еще когда у тебя на голове красная шапочка. Красная шапочка кое-что значит для незнакомца в лесу – она символизирует женскую зрелость. Когда Шарль Перро в своей сказке укладывает Красную Шапочку в постель к Волку, он не оставляет ей шансов на спасение: пропала Красная Шапочка! Сказка кончается тем, что Волк-соблазнитель проглатывает свою жертву. Безвозвратно. Такое назидательное салонное чтение. И очевидно – не для маленьких.

Братья Гримм оказались более гуманными по отношению к бедной девочке. И даже к бабушке, которая и сшила девочке ту самую злополучную шапочку, из-за которой она так бросалась в глаза, в том числе и волкам. И ведь девочка эту шапочку (с ее обременяющей символикой) носила не снимая. А в английском варианте это была даже не шапочка, а целый плащик для верховой езды.

И девочка всюду ходила в плащике для верховой езды – что уж совсем неправильно. Вещь должна использоваться по назначению. Особенно, если это женская одежда. Если это одежда, недвусмысленно намекающая на женственность. Но виновата в последствиях такого «злоупотребления» не только девочка, но и бабушка, которая очевидно поторопилась с шапочкой (или с плащиком): поторопилась с подчеркиванием женской привлекательности. И, видимо, за это и была наказана. За неправильную воспитательную тактику. Бабушку съедают в первую очередь. Да еще и по вине внучки, которая прямо указывает потенциальному убийце дорогу к бабушкиному домику и сообщает, что она живет одна, на краю леса.

Но братья Гримм все-таки возвращают бабушку и девочку к жизни – с помощью охотников (или лесорубов), которые, возвращаясь из леса, с удивлением обнаруживают распахнутую дверь, а затем – и храпящего объевшегося Волка, и недолго думая расправляются с ним: рассекают ему брюхо. «И оттуда вышли бабушка и Красная Шапочка – обе живы и невредимы».

Да, вот так. Счастливый конец – за счет Волка. Но он безусловно плохой. Он здесь не соблазнитель, а пожиратель. Людоед. И моралистические нотки у братьев Гримм отсутствуют: всякое случается в жизни, разные бывают дороги. Некоторые ведут через лес. А людям свойственно ошибаться и недооценивать опасность. Ошибаются и бабушки, и мамы. И Красная Шапочка, несмотря на наличие красной шапочки, – все-таки еще невинное дитя. И она получила такой ужасный урок! Она больше никогда, никогда не будет сходить с указанной дороги.

Это я в общем и целом пересказываю интерпретацию Бруно Беттельгейма, известного психоаналитика и исследователя волшебных народных сказок.

Я не знаю, считывают ли этот «глубокий» смысл сказки про Красную Шапочку современные подростки. И даже современные взрослые. Скорее всего, нет, потому что эта сказка в ее «первоначальном» варианте (гриммовском или Перро) остается в далеком детстве. А сам образ Красной Шапочки пережил уже множество трансформаций и самыми разными способами использовался современной культурой – от пародийных вариантов до детективных сюжетов.

И мне было интересно, как воспримут подростки сказку про Красную Шапочку, если я буду рассказывать ее «канонический» вариант (близкий гриммовскому), но при этом сопровождать рассказ «показом».

После долгих поисков я приобрела в комплект к Волку с бабушкой подходящую куклу-девочку – тоже мягкую (сохранность волчьей утробы в данном случае была в моих интересах), в красном платьице. То, что у нее отсутствовала шапочка, меня не смущало совершенно: раз есть вариант с плащиком, может быть и с платьицем. Смысл от этого не меняется.

Я принесла в наш читательский клуб свою «театральную труппу» и после очередного серьезного разговора сказала, что сейчас буду показывать кукольный спектакль. Серьезным детям подросткового возраста. Я постаралась ничем не выдать подвоха.

И вот я рассказываю сказку – канонический вариант, но при этом по столу «разгуливают» мои куклы. Появление Волка – в клетчатой рубашке и с подтяжками – вызывает нескрываемый интерес. Уж очень Волк колоритный, такой «рубаха-парень», злым он совсем не кажется. И пока никто не знает, на что он «способен». А сказка продолжается и наконец доходит до момента, когда Волк вбегает в бабушкин домик, бросается на бабушку и проглатывает ее (чепца на ней нет, поэтому я говорю, что он проглатывает ее вместе с тапочками и очочками). Процесс заглатывания происходит на глазах у публики: я довольно ловко (я же долго тренировалась, и проделываю все это с совершенно серьезным лицом) засовываю бабушку в пасть к Волку, где она и исчезает.

Публика заходится от хохота. Я почти уверена, что ничего более смешного они в жизни не видели. Во время «дубля два» – с проглатыванием Красной Шапочки – эмоция перехлестывает через край: подростковая публика в экстазе валится со стульев.

Во время извлечения бабушки и Шапочки из Волка все уже перешли в разряд другой субстанции – булькающей жидкости.

В результате мы почти ничего не смогли обсудить (что можно обсудить с булькающей субстанцией?) ‒ только то, что, оказывается, текст, к которому все привыкли и который традиционно считается «малышовым», можно с интересом выслушать в подростковом возрасте (при некоторых дополнительных условиях). И воспринимается он совершенно по-другому. Но это совсем не скучно.

В детстве все боялись Волка, а теперь вот смеются над ним.

Вообще-то это триумф смеха над страхом. Но до этого надо дожить, конечно. До подросткового возраста.

А вот с моим маленьким внучиком все получилось совсем иначе. Ему было два с половиной года. Я уже несколько раз делала заходы со сказкой про Красную Шапочку – по важной причине: в жизни внучика вдруг «образовался» Волк. Возможно, с моей подачи. Может, мы гуляли вечером в парке, а он пытался убежать далеко вперед. Может, я ему сказала что-то вроде: не надо убегать. А вдруг там, в толще леса, волки? Но, может, этот сюжет возник и как-то иначе. Но Волк и волки появились. Когда становилось темно, внучик тут же указывал в сторону леса и говорил: там темно, там волки! И это «волки» произносилось с особой возбужденной интонацией. Это как бы было приглашение к разговору, это была такая особая тема – легкий страх, который делает жизнь интересной. Который приковывает к предмету внимание – эмоциональное, прежде всего. И вокруг которого выстраиваются первые сюжеты. (Это к вопросу о роли страшного в развитии речи.) Это то, из чего развивается воображение.

С помощью невидимых волков, обитающих в недрах темного лесопарка, стало возможно рассказывать сказку «Три поросенка» (не читать, а рассказывать, подстраивая длину повествования под возможности малыша двухлетнего возраста). И за Волком закрепилась «функция» – глотать, съедать. Но Волк и последствия его действий становились все страшнее по мере того, как малыш подрастал: потому что страхи растут вместе с воображением, воображение набирает силу по мере развития речи.

И вот, когда малышу исполнилось два с половиной, я решила рассказать ему сказку про Красную Шапочку с использованием Волка шведского происхождения. Никакого чувства условности происходящего у него не возникло. Когда Волк (с виду вовсе не страшный) проглотил бабушку, малыш нахмурился и как-то так себя повел, что стало ясно: происходящее ему совершенно не нравится. Ему не нравится то, что сделал Волк. И он жестами и мимикой (потому что слова у него пропали тут же) стал требовать, чтобы я вернула бабушку обратно. Я заторопилась с продолжением, попутно переводя разговор «на личности», вовлекая ребеночка в представление, наделяя его ролью: сейчас придет охотник, его зовут Сэм. Сэм выстрелит в Волка и напугает его (это мы организовали). Я быстро-быстро извлекла бабушку и Красную Шапочку и изобразила, как Волк удирает от Сэма. Только это и примирило малыша с действительностью. Он долго выкрикивал: «Волк плохой! Плохой!» И махал в его сторону кулаком. И пришлось этот эпизод – с угрозами в адрес Волка и его позорным бегством – повторить несколько раз.

Но у меня перед глазами стоит лицо ребеночка: как ему не понравился процесс заглатывания, какой протест у него вызвал. В этом для него была серьезная неправильность – и невозможность включить ситуацию в игровой контекст. Волка уже боимся, а механизм отстранения, понимания мнимости ситуации еще не сложился. То есть до сценического Волка малыш еще не дорос. Страху такого качества – воплощенного через игрушки – он еще не способен противостоять. Это, видимо, становится возможно только после трех лет. Только когда возникнут развитые сюжеты в игре.

Вообще-то можно было бы не торопиться с рассказыванием сказки про «Красную Шапочку». Можно было бы представить игрушечного Волка как доброго. Игрушка к этому располагает. Можно было бы кормить Волка чем-нибудь вкусным и безобидным. Мы в результате и пришли к такому – адекватному возрасту ‒ обращению с Волком. И процесс кормления Волка оказался невероятно увлекательным. Можно было даже приговаривать: ешь, Волк, ешь конфетку! Будешь у нас сытый и добрый (тут можно вспомнить все слова из современных сказок про трансформацию волков – и про волка, который полюбил овечку и довольствовался морковным супом, и про Матильду, которая приручила волков). В общем, Волк оказался полифункциональным.

А у сказки, в которой он действовал, появились новые версии.

Но с волками все-таки надо быть осторожным.

Марина Аромштам