Больше всего Федору нравится стихотворение «Мост» (на иллюстрации Г.А.В. Траугот изображен Троицкий мост):

Мост нагнулся над рекой,
Над водою ровной:
«Ах, красивый я какой,
Ах, какой огромный!»
А всю зиму напролет
Он грустит ужасно:
Воду сковывает лед –
Не в чем отражаться.

Однажды зимним вечером мы шли через Неву, и Федор обратил внимание, что на льду, припорошенном снегом, вместо отражения Троицкого моста лежит тень от его фонарей, похожих на креманки «с шариками ванильного мороженого». А в небольшой полынье, рядом с которой суетятся чайки, просвечивает зеленая мутная вода. Мы стояли на мосту и думали, какой разной бывает невская вода: то плотная, тягучая, «ровная», то в мелкой ряби, то в крупных волнах с клочьями пены.

Федор высказал предположение, что зимой мост грустит еще и потому, что ему незачем разводиться. Он вспомнил, как неторопливо, торжественно поднимался один из пролетов Троицкого моста. С восторгом и ужасом смотрел он тогда на вздыбленный асфальт, провисшие провода, уходящие в небо рельсы. И днем и ночью здесь было оживленное судоходство. А зимой только изредка прошмыгнет под мостом маленький патрульный катер на воздушной подушке. Как тут не загрустить?

Есть в этой книге одно стихотворение, за чтением которого произошло то, чего я не вполне ожидала. Оно называется «Кораблик»:

Над грохотом и пылью,
Над шумной суетой
Плывет на тонком шпиле
Кораблик золотой.
Летают рядом чайки,
Звезда горит вдали.
Он бы и рад причалить –
Да в небе нет земли.

Подумать только, Федор беспокоится, что «нежный» кораблик-флюгер может «раствориться в необъятном небе». Или его унесет штормовой ветер. Или навсегда заслонят собой тяжелые тучи. Но крепкие морские якоря, «стерегущие Адмиралтейство», все-таки должны удержать кораблик на месте.

В послесловии к книге мы прочитали случай из жизни Майи Борисовой. В 1942 году в маленький городок на Волге, где она жила с мамой и младшим братом, привезли детей из блокадного Ленинграда. Они мало говорили, часто плакали и прятали еду на черный день. А когда детям дали карандаши и бумагу, многие из них стали рисовать золотой шпиль, увенчанный корабликом.

Федор молча, сдвинув брови, тоже принялся рисовать «неточный, памятный, крылатый» силуэт кораблика.

А потом вдруг разрыдался…

Иногда мальчик, герой стихотворений Борисовой, рассказывает о событиях своей внутренней жизни, но благодаря иллюстрациям они тоже связываются с жизнью города. Однажды мальчик встретился с «огромным догом» ‒ и художники нарисовали аллею Летнего сада. В другой раз он искал желуди для поделок – и мы видим дубок рядом с Львиным мостиком на канале Грибоедова. А вот он бежит по мокрой мостовой, «где всё отражается вниз головой», – и на рисунке угадывается звенящая трамваями Садовая.

Иногда наши с Федором собственные наблюдения накладывались на тексты без явных топографических примет. Например, когда мы прочитали «Песенку храбрых травинок», пробившихся сквозь асфальт, то вспомнили, что на крыше Конюшенной церкви, где отпевали Пушкина, выросло маленькое щуплое деревце. А на Стрелке Васильевского острова, у самого спуска к Неве, между булыжниками растет настоящий мох. И еще нынешней неожиданно теплой зимой набухли почки у вербы во дворе.

Вот так маленькие петербуржцы, сами того не замечая, «разговаривают» со своим городом. Всё вокруг для них естественно, привычно, буднично. И в то же время наполнено живыми сокровенными впечатлениями детства.

Ксения Зернина