Моралистичность в детской литературе принято считать плохим качеством. И это совершенно справедливо: прямолинейная мораль неизбежно подминает под себя и образы, и сюжет, и стиль, портит язык и лишает художественное произведение объема, уплощает и упрощает его. Особенно болезненно сказывается моралистичность на подростковых книгах: здесь в лоб говорить очень вредно, поскольку это лишает читателя-собеседника возможности думать и самостоятельно оценивать происходящее. А у подростка есть для этого и внутренние ресурсы, и желание.

Но ребенок дошкольного возраста, лет до шести-семи, воспринимает тексты с явно выраженной моралью совсем иначе. Я бы даже сказала, что маленький ребенок в таких текстах нуждается и получает от них удовольствие. Однако и нуждается он в них совсем по другим причинам, чем те, которые вроде бы напрашиваются, и удовольствие получает не от того, на что мы рассчитываем. Нам кажется, что мы с помощью морали, вписанной в ткань детской книги, учим ребенка себя вести. Что мы его воспитываем. Отчасти, конечно, это так. Когда мы сообщаем, что «этот мальчик любит мыло и тычет в книжку пальчик», то, конечно, обозначаем словами норму поведения. Сообщили мы эту норму (пусть языком детской книги) и требуем от ребенка: «Повтори, что я сейчас сказал. Повтори, что такое хорошо и что такое плохо». Ребенок повторяет, и мы уверены, «что провели результативную воспитательную работу».

Однако маленький ребенок по определению соглашатель. Он легко воспроизводит словесные формулы взрослого – и не просто воспроизводит, а с удовольствием. Это верный и легкий путь (так кажется ребенку) понравиться взрослому. Взрослый тогда непременно будет его любить – раз ребеночек такой хороший и «правильный» (точнее – изображающий «правильность»). А маленькому ребенку ничто так не требуется, как любовь взрослого – желательно гипертрофированная, постоянно демонстрируемая и выражаемая, в том числе, на словах.

Но легкость, с которой дети воспроизводят моральные формулы, совершенно не означает, что эти формулы стали частью внутреннего мира ребенка. Эта легкость не означает, что ребенок в реальности будет вести себя так же, как декларирует на словах, даже если он безошибочно угадывает, какой литературный герой ведет себя правильно, а какой – неправильно. А если ребенок вдруг обнаруживает, что «словесный урок» расходится с поведением взрослого, это намного хуже, чем незнание словесного урока. Это абсолютно девальвирует, обесценивает слова и выраженные с их помощью правила поведения. С этой точки зрения, действие «прямой и доходчивой словесной формулы» опаснее по последствиям, чем действие сложного художественного образа.

Моральная норма усваивается исключительно на основе образцов поведения взрослых и лишь закрепляется в словесных формулах.

Предположим, однако, что взрослые ведут себя «хорошо» – по крайней мере, по отношению к ребенку, и не обманывают его, уча тем правилам, которые сами не соблюдают. В этом случае тексты с «моралью» могут нравиться ребенку, потому что дают начальные уроки логического мышления. Как, к примеру, устроена каждая история из «Ярких сказок»? Вот заяц хвастается перед черепахой, что бегает намного быстрее ее. Но когда черепаха вызывает его на состязание, заяц с позором проигрывает ей: он так уверен в победе, что решает во время забега поесть и даже поспать. Ну и в результате: «А заяц проспал свою победу. И был наказан за бахвальство».

Или: однажды лев пощадил попавшую ему в лапы мышь. Мышь в благодарность обещала когда-нибудь спасти его жизнь. Лев рассмеялся: как маленькая беспомощная мышь может помочь царю зверей? Но однажды лев попал в охотничью сеть, и только мышь смогла перегрызть его путы. Вывод: «Эта сказка о том, что иногда даже самый слабый может помочь самому сильному. И сильный должен дружить со слабым».

Мораль очевидна и в первом, и во втором случае. Но это ведь не только мораль, это еще и логическая цепочка. В ней несколько звеньев: заяц хвастался, из-за этого неправильно оценил запасы времени – проиграл забег – и опозорился. Лев посмеялся над мышью, потому что она была маленькой; но маленький и слабый при случае способен сделать такое, чего не может большой и сильный.

И ребенок способен эту логику проследить и ухватить. Если хотите, ребенок способен понять мысль рассказчика в ее развитии. Это успешно проделанная интеллектуальная операция. И она должна приносить удовлетворение. Ребенок-слушатель радуется тут не победе зайца (кто ему заяц?), а своему пониманию сказанного.

В ходе развития и человечества, и каждого человека первые мыслительные операции связаны с усвоением так называемых «бинарных оппозиций» (простых противопоставлений): плохой – хороший; добрый – злой, мое – чужое, можно – нельзя. С помощью этих оппозиций, безусловно, описываются представления о взаимоотношениях в обществе. Но это еще и основы мышления. (Желательно, конечно, чтобы и моральные представления, и способность мыслить все-таки развивались по мере взросления ребенка, а не застревали на уровне «основ», усвоенных в дошкольном возрасте.)

Однако если бы все исчерпывалось необходимостью развивать у ребенка моральные представления и логическое мышление, то мы должны были бы читать ему исключительно басни, с их отчетливой назидательной моралью. Мы же почему-то с баснями не торопимся. Школьная программа предполагает первую встречу с баснями лишь в третьем-четвертом классе. Что касается родителей, то я, если честно, не встречала таких, которые бы по собственному почину читали своему ребеночку на ночь басни. Родители, как мне кажется, в лучшем случае предпочитают иметь дело с баснями, переделанными в сказки.

И их желание полностью вписывается в общую тенденцию развития басенного жанра.

Сказка – более сложное повествование, чем басня. Более образное, эмоционально насыщенное. А эмоции для ребенка, как говорил Л. Выготский, это локомотив, доставляющий содержание в мыслительную «зону».

«Яркие сказки» ценны как раз не только своей понятной моралистичностью, но и ее образным «усложнением».

И здесь огромную роль играют картинки Брайна Уайлдсмита (он же ‒ автор текста). Собственно, картинки – это и есть самое главное достоинство «Ярких сказок». Они переносят действие прямодушно-моралистичых басенных историй в «иной» мир. В них – неистовство цвета, восхитительное месиво пятен, которые вдруг «кристаллизуются» в узнаваемую форму. Картинки «рассказывают» нам нечто совершенно иное, чем текст: мир только кажется повсеместно правильным и логично устроенным. Рациональность, конечно, присутствует в мире, но не заполняет его «от и до». Понятные, четкие формы соседствуют с бесформенностью, и эта бесформенность тоже живая и энергичная. И только вместе жесткая форма и бесформенные мазки и пятна способны создать ощущение гармонии. Картинки и текст – это два взаимопроникающих и дополняющих друг друга повествования, даже когда они, кажется, противоречат друг другу.

Книга Брайна Уайлдсмита не просто «обращает» басни в сказки. Она задает вектор усложнения в восприятии мира. Такой перспективный вектор мировосприятия для ребенка, который только что ответил на вопрос: «Чему нас учит эта сказка?» И ответил вроде бы правильно, но все-таки было бы хорошо, если бы ребенок почувствовал, что этот ответ не окончательный и уж точно не полный. И что сказка – на то она и сказка – не исчерпывается моралью.

Марина Аромштам

_____________________________________

Брайан Уайлдсмит
«Яркие сказки»
Иллюстрации автора
Пересказ с английского М. Тарловского
Издательство «АСТ», 2014